Иван Ильин. "О страдании" - Давайте прочитаем и обсудим!

[Агния Львовна]

Самая читаемая, может быть, книга известного русского религиозного философа Ивана Александровича Ильина это "Поющее сердце. Книга тихих созерцаний". Книга это - образец веры, простоты, мудрости и лиричности.

Размещаю здесь полностью эссе "О страдании" . Это не такая уж большая глава, одолеть ее нетрудно, а обсудить на нашем форуме стоит, ибо тема очень близка к теме сайта, ведь самоубийству почти всегда предшествует страдание.

О СТРАДАНИИ

Как только ты почувствуешь себя страдающим, телес­но или душевно, — вспомни сейчас же, что не ты один страдаешь и что всякое страдание — всякое, без исключе­ния — имеет некий высший смысл. И тотчас же придет облегчение.

Ты страдаешь не один, потому что страдает вокруг тебя весь мир. Надо только открыть свое сердце и вни­мательно присмотреться, и ты увидишь, что приобщен страданию вселенной. Все страдает и мучается — то в беззвучной тишине, скрывая свою боль, замалчивая свою скорбь, преодолевая страдание про себя, то в откры­тых муках, которых никто и ничто не может утолить... Томясь в любви, вздыхая от неудовлетворенности, сте­ная в самом наслаждении, влачась в борении, в грусти и тоске — живет вся земная тварь, начиная с ее первого беспомощного деяния — рождения из материнского лона и кончая последним земным деянием, таинственным ухо­дом «на покой». Так страдает и человек вместе со всею остальною тварью — как член мирового организма, как дитя природы. Страданий нам не избежать; в этом наша судьба, и с нею мы должны примириться. Естественно желать, чтобы они были не слишком велики. Но надо учиться страдать достойно и одухотворенно. В этом ве­ликая тайна жизни; в этом — искусство земного бытия.

Наше страдание возникает из свойственного нам, людям, способа жизни, который дан нам раз навсегда и которого мы изменить не можем. Как только в нас про­сыпается самосознание, мы убеждаемся в нашей само­стоятельности и беспомощности. Человек есть творение, призванное к «бытию о себе», к самодеятельности и самоподдержанию; и в то же время он служит всей при­роде как бы пассивным средством или «проходным двором». С одной стороны, природа печется о нем, как о сво­ем детище, растит его, строит, присутствует в нем, наслаж­дается им, как существом, единственным в своем роде, а с другой стороны, она населяет его такими противо­положностями, она развертывает в нем такой хаос, она предается в нем таким болезням, как если бы она не знала ни целесообразности, ни пощады. Так, я призван и предопределен к самостоятельному действованию, но горе мне, если я уверую в свою полную самостоятель­ность и попробую предаться ей до конца... Я — свободный дух, но этот свободный дух всю жизнь остается подчи­ненным всем необходимостям природы и ограниченным всеми невозможностями естества... Во мне живет некая обобщающая сила сознания, охватывающая миры и раз­верзающая мне необъятные духовные горизонты, но эта сила всю свою жизнь замурована в стенах своего единич­ного тела, она слабеет от голода, изнемогает в переутом­лении и иссякает при бессоннице... Я обособлен от других людей, замкнут в своей душе и в своем теле и обречен вести одинокую жизнь, ибо никто никого не может ни впустить в себя, ни вместить в своих пределах; и в то же время другие люди терзают мне душу и могут растерзать мое тело, как если бы я был их игрушкой или рабом... Таков я; таковы мы все, каждый из нас в отдельности,— однодневные цветы, распустившиеся для страдания, мгно­венные и беззащитные вспышки вселенского огня...



«Жизнь ваша, смертные, столь тленный дар богов:

Цветете миг один, живые исполины»...

(Илличевскин)32



Да и все ли «цветем»? Мы, вечные «пациенты» при­роды, покорные «приемники» мировых волн, чувствитель­нейшие органы сверх-природы... Что-то царственное и рабствующее; нечто от Бога и кое-что от червя (Держа­вин)33. Так много. И так мало. Свободные — и связанные. Цель мира — и жертва вселенной. Порабощенные ангелы. Создания божественного художества, отданные бактериям в пищу и чающие могильного тлена...

Вот почему нас так часто и так легко настигает стра­дание; вот почему мы должны примириться с ним. Чем утонченнее человек, чем чувствительнее его сердце, чем отзывчивее его совесть, чем сильнее его творческое во­ображение, чем впечатлительнее его наблюдательность, чем глубже его дух — тем более он обречен страданию, тем чаще его будут посещать в жизни боль, грусть и го­речь. Но мы часто забываем об этом, мы не думаем о нашей общей судьбе и совсем не постигаем, что лучшие люди страдают больше всех... И когда на нас самих изли­вается поток лишений, муки, скорби и уныния, когда, как ныне, весь мир погружается в страдание и содрогает­ся во всех своих сочленениях, вздыхая, стеная и взывая о помощи, мы пугаемся, изумляемся и протестуем, считая все это «неожиданным», «незаслуженным» и «бессмыс­ленным»...

Только медленно и постепенно догадываемся мы, что все мы, люди, подчинены этому закону земной твари. Сначала в нас просыпается смутное ощущение, глухое предчувствие того, что на земле гораздо больше страда­ния, чем нам казалось в нашем детском чаянии. Это пред­чувствие тревожит нас; мы пытаемся проверить наше ощущение — и постепенно, путями неописуемыми, в почти не поддающихся оформлению интуициях — мы убеждаем­ся в том, что нам действительно открылся закон сущест­вования, общий способ жизни, владеющий всею земною тварью, что нет бытия без страдания, что всякое земное создание по самому естеству своему призвано страдать и обречено скорби. А человек с нежным сердцем знает не только это: он знает еще, что мы не только страдаем все вместе и сообща, но что мы все еще мучаем друг дру­га — то нечаянно, то нарочно, то в беспечности, то от жестокости, то страстью, то холодом, то в роковом скре­щении жизненных путей... И, может быть, именно Достоев­ский, этот мастер терзающегося сердца, был призван про­лить свет на эту земную трагедию...

Такова жизнь, такова действительность... И могло ли бы это быть иначе?.. И были ли бы мы правы, если бы стали желать и требовать иного?..

Представим себе на миг иную, обратную картину ми­ра. Вообразим, что земная тварь освобождена от всякого страдания, до конца и навсегда; что некий могучий голос сказал ей: «Делай, тварь, все, что хочешь. Ты свободна от страдания. Отныне ты не будешь знать неудовлетво­рения. Никакая телесная боль не поразит тебя. Ни грусть, ни тоска, ни душевное раздвоение тебя не посетят. Ду­ховная тревога не коснется твоей души. Отныне ты приго­ворена к вечному и всестороннему довольству. Иди и живи».

Тогда началась бы новая, небывалая эпоха в истории человечества...

Вообразим, что человек потерял навсегда дар стра­дания. Ничто не угрожает ему неудовлетворенностью: одновременно с голодом и жаждою, этими первичными источниками труда и страдания, прекратилось и всякое недовольство собою, людьми и миром. Чувство несовер­шенства угасло навсегда и угасило вместе с собой и волю к совершенству. Самый призрак возможных лишений, доселе ведший человека вперед, отпал. Телесная боль, предупреждавшая человека об опасности для здоровья и будившая его приспособляемость, изобретательность и любознательность — отнята у него. Все противоестествен­ности оказались огражденными и безнаказанными. Все уродства и мерзости жизни стали безразличными для нового человека. Исчезло моральное негодование, воз­никавшее прежде от прикосновения к злой воле. Смолкли навсегда тягостные укоры совести. Прекратилась навсегда духовная жажда, уводившая человека в пустыню, к ве­ликому аскезу34... Все всем довольны; все всем нравится; все всему предаются — без меры и выбора. Все живут неразборчивым, первобытным сладострастием—даже не страстным, ибо страсть мучительна, даже не интенсив­ным, ибо интенсивность возможна лишь там, где силы не растрачены, но скопились от воздержания...

Как описать те ужасные, опустошительные послед­ствия, которые обрушились бы на человечество, обречен­ное на всестороннюю сытость?..

В мире возникла бы новая, отвратительная порода «человеко-образных», — порода безразборчивых наслажденцев, пребывающих на самом низком душевном уровне... Это были бы неунывающие лентяи; ничем не заинтере­сованные безответственные лодыри, без темперамента, без огня, без подъема и без полета; ничего и никого не любящие — ибо любовь есть прежде всего чувство лишенности и голода. Это были бы аморальные, безвкусные идиоты, самодовольные тупицы, развратные Лемуры35. Вообразите их недифференцированные, невыразительные лица, эти плоские, низкие лбы, эти мертвые, мелкодон­ные гляделки, вместо бывших глаз и очей, эти бессмыс­ленно чмокающие рты... Слышите их нечленораздельную речь, это безразличное бормотание вечной пресыщенно­сти, этот невеселый смех идиотов? Страшно подумать об этой погибшей духовности, об этой тупой порочности, об этом унижении ничего-не-вытесняющих полулюдей, которые прокляты Богом и обречены на то, чтобы не ведать страдания...

И когда представляешь себе эту картину, то видишь и чувствуешь, что дарует нам дар страдания; и хочется молить всех небесных и земных врачей, чтобы они ради Господа не лишали людей этого дара. Ибо без страда­ния — нам всем, и нашему достоинству, и нашему духу, и нашей культуре пришел бы скорый и трагический конец.

Вот что оно нам дарует... Какою глубиною светятся глаза страдающего человека! Как будто бы расступи­лись стены, закрывавшие его дух, и разошлись туманы, застилавшие его сокровенную личность... Как значитель­но, как тонко и благородно слагаются черты лица у долго и достойно страдавшего человека! Как элементарна, как непривлекательна улыбка, если она совсем не таит в се­бе хотя бы прошлого страдания! Какая воспитательная и очистительная сила присуща духовно осмысленному страданию! Ибо страдание пробуждает дух человека, ведет его, образует и оформляет, очищает и облагоражи­вает... Духовная дифференциация, отбор лучшего и вся­ческое совершенствование были бы невозможны на земле без страдания. Из него родится вдохновение. В нем зака­ляется стойкость, мужество, самообладание и сила харак­тера. Без страдания нет ни истинной любви, ни истинного счастья. И тот, кто хочет научиться свободе, тот должен преодолеть страдание.

И мы хотели бы от этого отречься? И мы согласились бы потерять все это?.. И ради чего?

Гегель сказал однажды, что все великое на земле соз­дано страстью36. Еще большее, еще глубочайшее надо сказать о страдании: мы обязаны ему всем — и творчески-великим и творчески-малым. Ибо если бы человек не страдал, то он не пробудился бы к творческому созерца­нию, к молитве и духовному оформлению. Страдание есть как бы соль жизни; нельзя, чтобы соль утрачивала свою силу37. И более того: страдание есть стремящая сила жизни; главный источник человеческого творчества; тонкий и зоркий учитель меры; верный страж и мудрый советник; строгий призыв к облагорожению и совершен­ствованию; ангел-хранитель, ограждающий человека от пошлости и от снижения. Там, где этот ангел начинает говорить, водворяется благоговейная тишина, ибо он взы­вает к ответственности и очищению жизни; он говорит о заблуждениях и соблазнах; он требует, чтобы люди опомнились и обратились; он говорит об отпадении и дисгармонии, об исцелении, просветлении и о доступном нам блаженстве...

Страдающий человек вступает на путь очищения, самоосвобождения и возврата в родное лоно — знает он о том или не знает. Его влечет в великое лоно гармонии; его душа ищет нового способа жизни, нового созерца­ния, нового синтеза, созвучия в многозвучии. Он ищет пути, ведущего через катарсис к дивному равновесию, задуманного лично для него Творцом. Его зовет к себе сокровенная, творческая мудрость мира, чтобы овладеть им и исцелить его. Простой народ знает эту истину и выражает ее словами «посещение Божие»... Человек, которому послано страдание, должен чувствовать себя не «обреченным» и не «проклятым», но «взысканным», «посещенным» и «призванным»: ему позволено страдать, дабы очиститься. И все евангельские исцеления свиде­тельствуют о том с великой ясностью.

Таков смысл всякого страдания. Нерешенной остается лишь судьба самого страдающего человека: достигнет ли он очищения и гармонии в настоящей земной жизни, или же эти дары дадутся ему через утрату его земного телесного облика...

Страдание свидетельствует о расхождении, о диссонан­се между страдающим человеком и богосозданной приро­дой: оно выражает это отпадение человека от природы, обозначая в то же время начало его возвращения и исцеле­ния. Страдание есть таинственное самоцеление человека, его тела и души: это он сам борется за обновление внутрен­него строя и лада своей жизни, он работает над своим преобразованием, он ищет «возвращения». Избавление уже началось, оно уже в ходу; и человек должен прислушиваться к этому таинственному процессу, приспособ­ляться к нему, содействовать ему. Можно было бы сказать:

«Человек, помоги своему страданию, чтобы оно верно разрешило свою задачу. Ибо оно может прекратиться только тогда, когда оно справится со своей задачей и достигнет своей цели»...

Поэтому мы не должны уклоняться от нашего страда­ния, спасаясь от него бегством и обманывая себя. Мы должны стать лицом к нему, выслушать его голос, понять и осмыслить его жалобу и пойти ему навстречу. Это значит — принять его как естественное и духовно-осмыс­ленное явление. Ибо оно обращается к нам из целесо­образности самого мира: то, что в нас страдает, есть, так сказать, сама мировая субстанция, которая стремится творчески восстановить в нас свое жизненное равновесие. И если человек повинуется своему страданию и идет к нему навстречу, то он скоро убеждается в том, что в нем самом раскрываются целые запасы жизненной силы, ко­торые ввязываются в борьбу и стремятся устранить при­чину страдания.

Вот почему человеку не следует бояться своего стра­дания. Он должен помнить, что бремя страдания состоит, по крайней мере, на одну треть, а иногда и на добрую половину из страха перед страданием.

Но не подобает делать человеку и обратное, т. е. нароч­но или произвольно вызывать в себе страдание. Неправы те, которые мучают себя, занимаются самобичеванием или оскопляют себя. Они неправы потому, что на них возлагается некая претрудная внутренняя борьба, борьба духа со страстью и вместе с этим душевно-духовное стра­дание в этой борьбе; а они не хотят принять этой борьбы, перелагают это страдание в материальную плоть, подме­няют его телесною болью, заменяют его органическим увечием. Градусник показывает естественную темпера­туру; ошибочно и нелепо дышать на градусник, взгоняя ртуть кверху, или прикладывать к нему кусок льда, чтобы ртуть опустилась. Голод, жажда и любовная тоска, вдох­новение и творчество должны приходить сами, в силу естества тела, души и духа; возбуждающие, одурма­нивающие или экстатические яды — противоестественны и фальшивы. Ошибочно противопоставлять природе — искажающий ее произвол. Все хорошее и верное возникает как бы по собственному почину, естественно, гармоничес­ки, как говорил Аристотель, «δί λυτού» («через себя само­го») . Мы призваны творчески жить и творчески любить; спокойно, мужественно и в мудром послушании принимать приближающееся страдание; и — главное — творчески преображать и просветлять страдание, уже настигшее нас. Ибо страдание есть не только плата за исцеление, но призыв к преображению жизни, к просветлению души, оно есть путь, ведущий к совершенствованию, лестница духовного очищения. Человек должен нести свое страда­ние спокойно и уверенно, ибо в последнем и глубочайшем измерении страдает в нас, с нами и о нас само Божест­венное начало. И в этом последний и высший смысл на­шего страдания, о котором нам говорят евангельские исцеления.

Вот почему страдающий человек не должен терять терпения или, тем более, отчаиваться. Наоборот, он дол­жен творчески воспринимать и преодолевать свое страда­ние. Если ему дана телесная боль, то он должен найти органические ошибки своей жизни и попытаться устра­нить их; и в то же время он должен настолько повысить и углубить свою духовную жизнь, чтобы ее интенсивность и ее горение отвлекли запасы жизненной энергии от телесной боли. Не следует предаваться телесной боли, пребывать в ней, все время прислушиваться к ней и бояться ее: это означало бы признать ее победу, отдаться ей и превратиться в стенающую тварь. Надо противопоставить плотской боли — духовную сосредоточенность и внимать не телесной муке, а духовным содержаниям. А если кто-нибудь скажет, что он не умеет этого или не может всту­пить на этот путь, то пусть он крепко помолится об этом умении и об этой силе и попытается идти по этому пути. Нет человека, который умел бы все и знал бы все искусства, а искусство одухотворять страдание есть одно из высших. Конечно, для победы над своей немощью нужна некоторая высшая мощь, но эта высшая мощь может быть вымоле­на, выработана и приобретена. И каждая попытка, каждое усилие в этом направлении будут вознаграждены сверх чаяния сторицею.

Но если человеку послано душевное страдание,— а оно может быть гораздо тяжелее и мучительнее вся­кой телесной муки,— то он должен прежде всего не бежать от него, а принять его, т. е. найти в жизни время и досуг для того, чтобы предаться ему. Он должен стать лицом к лицу со своим душевным страданием и приучить себя созерцать его сущность и его причину. Надо научиться свободно и спокойно смотреть в глубь своей страдающей души, с мо­литвою в сердце и с твердой уверенностью в грядущей победе. Оку духа постепенно откроется первопричина стра­дания, и эту первопричину надо назвать по имени и выго­ворить перед собою во внутренних словах и произнести эти правдивые слова перед лицом Божиим во внутренней очистительной молитве. Чтобы одолеть свою душевную муку, надо прежде всего не бояться ее и никогда не отчаиваться; надо не предаваться ее страхам и капризам, ее своеволию и ее тайным наслаждениям (ибо душевная мука всегда прикрывает собою больные наслаждения инстинкта); надо всегда обращаться к ней творчески, с властным словом зовущего господина; надо всегда го­ворить с ней от лица духа и научиться прекращать ее приказом, уходом от нее и творческим напряжением; надо рассеивать ее туманы, ее обманы и наваждения, и прев­ращать ее силу в радость божественным содержаниям жизни. Это путь из тьмы к просветлению и преображению души. Вот почему сокровенный смысл душевного страда­ния можно было бы сравнить с младенцем, дремлющим во чреве матери и чающим своего рождения; ибо стра­дание есть не проклятие, а благословение; в нем скрыт некий духовный заряд, зачаток новых постижений и достижений — некое богатство, борющееся за свое осу­ществление.

Если же человеком овладевает духовное томление, то ему надлежит очистить его в молитве, чтобы оно преобра­зилось в истинную и чистую мировую скорбь и тем возвело страдающего к Богу: ибо мировая скорбь есть в последнем и глубочайшем измерении — скорбь самого Бога, а скорбь вместе с Ним есть «благое иго» и «легкое бремя» (Мтф. 11. 30).

Вот почему апостол Иаков пишет: «Злостраждет ли кто из вас? пусть молится» (Иак. 5. 13). Ибо молитва есть не что иное, как воздыхание духа к Богу, то «неиз­реченное воздыхание», которым «Сам Дух ходатайствует за нас» (Римл. 8. 26). Молитва есть зов о помощи, направ­ленный к Тому, Кто зовет меня к себе через мое страдание; она становится творческим началом творческого преобразования и просветления моего существа.

Но совершить все это никто не может «за меня» или «вместо меня», страдающего: все это мое личное дело, мое усилие, мой подъем, мой взлет, мое творческое преоб­ражение. Другой человек может помочь мне советом; Гос­подь не может не помочь мне дарованием сил и света. Но совершить мое очищение и просветление должен я сам. Вот почему оно требует свободы и без свободы невозмож­но. Свободное созерцание, свободная любовь, свободная молитва составляют самую сущность этой творческой мис­терии, мистерии земного страдания. И именно этим определяется верный путь, ведущий к истинному счастью на земле.


Приглашаю прочитавших высказать свое мнение!

[Агния Львовна]

Все страдают и пишут о своих страданиях, многие философствуют о смысле страданий вообще.
И никто не желает прочесть, что же пишет о смысле страдания один из крупнейших русских философов Иване Ильин!
Поразительно...

[Т.Ч.П.Ж.С]

"А человек с нежным сердцем знает не только это: он знает еще, что мы не только страдаем все вместе и сообща, но что мы все еще мучаем друг дру­га — то нечаянно, то нарочно, то в беспечности, то от жестокости, то страстью, то холодом, то в роковом скре­щении жизненных путей... И, может быть, именно Достоев­ский, этот мастер терзающегося сердца, был призван про­лить свет на эту земную трагедию...

Такова жизнь, такова действительность... И могло ли бы это быть иначе?.. И были ли бы мы правы, если бы стали желать и требовать "
Эти слова,как снег на голову..куда я раньше смотрел?(
Ну вообще-то статья поменяла моё мировоззрение...по неким вопросам...Но над этим я вообще никогда в таком направлении не задумывался ))
Спасибо. Агния Львовна

[Агния Львовна]

Очень рада, дорогой, что оценили. Когда-то так было и со мной. Прочла я эту книгу - и ахнула: вот оно - моё!
На мой взгляд Иван Ильин - самый глубокий, самый православный русский философ.
Запад его еще не понял и не оценил, но оно и понятно.
Очень советую прочесть "Поющее сердце" и "Книгу тихих созерцаний" целиком. https://hristov.narod.ru/singheart.htm

[Рэндл МакМерфи]

вспомни сейчас же, что не ты один страдаешь... И тотчас же придет облегчение.

Понимаю, но никакого облегчения.

Наше страдание возникает из свойственного нам, людям, способа жизни, который дан нам раз навсегда и которого мы изменить не можем

Ну может изменим. Трангуманизм, например.

мы пугаемся, изумляемся и протестуем, считая все это «неожиданным», «незаслуженным» и «бессмысленным»...

А если я не считаю неожиданным, незаслуженным и бессмысленным, но мне легче?

Делай, тварь, все, что хочешь. Ты свободна от страдания.

То эта тварь бы перестала быть человеком, а вот что дальше неизвестно. Может сверхчеловек, а может и недочеловек. Например Уэльбек пофилоствовал на эту тему в "Элементарных частицах".

В мире возникла бы новая, отвратительная порода «человеко-образных», — порода безразборчивых наслажденцев, пребывающих на самом низком душевном уровне

А она возникает в развитых государствах. New Brave World вступает в свои права.

Если ему дана телесная боль, то он должен найти органические ошибки своей жизни и попытаться устранить их; и в то же время он должен настолько повысить и углубить свою духовную жизнь, чтобы ее интенсивность и ее горение отвлекли запасы жизненной энергии от телесной боли

Не все так просто. сейчас телесную боль от менингита можно, но 100 лет назад это было абсолютно невозможно, так же как сейчас нет сил противостоять лихорадке Марбург, хотя со временем появяться, вспомогательные средства.

душевная мука всегда прикрывает собою больные наслаждения инстинкта

Хе-хе-хе


А теперь в общем и частностях. Напишу краткую аналогию. Каждый человек умрет и нет такого человека, который бы не знал этого. Умирать большинство не хочет, даже те кто об этом говорят по 5 часов в сутки, но является ли смерть злом? Представим себе бессмертного человека. Чтобы это значило? Это значило бы не только, то что Костлявая кума никогда не придет, но еще кое-что. Бессмертным бы не ел и не пил вообще, а как иначе - ведь он бессмертный, в противном случае его можно уморить голодом и жаждой. Забудь про вкус пищи и напитков, бессмертный. Секс?! Бессмертному не нужно размножение, оно нужно только граниченному во времени субъекту. Бессмертный должен утратить гениталии ибо: а) пищу он не потребляет и извергать ее не нужно; б) размножение прямо противопоказано бессмертию. Бессмертный обязан забыть счастье от оргазма, от рождения детей. ПК, мобильники нужны нам, ибо нам свойственно торопиться, а отчего мы торопимся - от ограниченности жизни временем. Бессмертному путь в миллиард лет не долог, он ведь бессмертен, а значит он вечен. В общем все положительное в жизни человека связано с его смертностью.
Итого: смерть совершенно положительна, радуйтесь, что она есть, благодаря ей вы находите новые способы радоваться. Как вам такая краткая аналогия?

[Агния Львовна]

Милый, упрямый и задиристый Рэндл Резонер! Вы поняли слова текста, но не его смысл. Читайте дальше - какие ваши годы?
Я там выше дала ссылку на всю книгу.

P.S. У меня был друг, такой же вот спорщик вроде вас. Я ему как-то говорю в шутку: "Ну, дорогой, вы, наверное, только со Святым Писанием еще не спорили!" А он мне на полном серьезе: "Почему не спорил? Я как-то читал Библию и попутно многие ее положения опроверг!"

[Рэндл МакМерфи]

Читайте дальше - какие ваши годы?
Я там выше дала ссылку на всю книгу.

А я читал и не случайно написал о смерти, ведь следующая глава ильина, как раз о ней.

[Агния Львовна]

Обе книги прочли? До конца?

[Рэндл МакМерфи]

И еще другие. На одну из весьма "любопытных" книг Ильина я дал ссылку, но ее "почемуто" удалили.
В общем читали.

[Агния Львовна]

Молодец. Ильин, выходит, у вас "не пошел". Ну, бывает... Я вот Ницше не люблю. А вы наверняка его не только читаете, но и почитаете? Угадала?
Кстати, а почему вы пишете "трангуманизм", а не "трансгуманизм"? Вы производите это понятие от "транов" Дж. Р. Кинга? Тут я с вами, пожалуй, соглашусь. Этим, правда, нарушается принцип новоречи: если "гуманизм", то какой же может быть "тран"? Впрочем и составная "транс" не делают "гуманизм" трансгуманизма гуманнее - все тот же принцип уничтожения бОльшей части человечества в угоду правящей миром группе. Бр-р-р...
Недаром трансгуманизм на всякий случай с самого начала объявляет себя врагом всех религий оптом и в розницу.