Рассказы

[Ликка]

Смерть

Она пришла рано утром. В это время досматривают последние сны или просто возвращаются из несколькочасового небытия.
Я ждала смерть и боялась, что когда она придёт, я буду работать, разговаривать, смеяться, слушать музыку... Буду заниматься чем-то легкомысленным и не почувствую её прихода. Смерть пощадила меня: я всего лишь спала.
Смерть пришла летним утром. Немного солнца, немного пасмурного неба и ветра – так начинался день. На самом деле всё уже закончилось: день начался смертью.
Смерть поторопилась, она обогнала меня. Я не могла больше здесь оставаться. Но я осталась.
Я ходила проторенными дорожками, следом. В слякоть осенней распутицы, зимней заснеженной дорогой, незнакомыми мне сельскими тропками меж весенними нежно-зелёными садами...
Когда-нибудь я опять пойду следом: через огромную нестерпимую боль, быстрое убывание сил, потерю сознания... Я окажусь там, где уже прошёл он – у последней черты, за которой будет мой конец.

[алиска]

когда-нибудь мы все пройдем этой дорогой

[Ликка]

Вечер

Я прохожу через проходную и выхожу в город.
Уже темно. Сейчас темнеет рано – декабрь. Малоснежный морозный декабрь. Предновогодняя пора. Первый декабрь в моей жизни, лишённый праздничного ожидания.
Декабрь и темнота преображают город, и я невольно поддаюсь его обаянию. Это обаяние с примесью горечи выманивает меня на улицу, в темноту, к свету рекламы, гирлянд, магазинов.
Холод и темнота приглушают боль, действуют успокаивающе.
Иногда я одна, иногда со мной спутник. Высокая тонкая фигура, жгучие чёрные глаза – взгляд хитрый и проницательный, длинный острый нос настоящего лиса, шарм и изворотливость.
Он ненадёжен – это знают в цеху все. Знаю и я – он не раз меня подводил. Между нами никогда не было флирта, но в течение двух лет эти глаза за мной наблюдали. Я это знала. А он знал, что на меня всегда можно положиться.
Я опять поддаюсь его увлечённости и красноречию, красноречию авантюриста. Мы идём в очередной игровой зал – мне всё безразлично. Марат знает что делает.
Сигаретный дым, яркие булькающие картинки аппаратов становятся привычными. Глаза уже с радостью встречают прыгающих по болотистым кочкам лягушат. Руки безжалостно отсчитывают очередную пару сотен. Я пассивно спорю – Марат заверяет, что сможет отыграться и вернуть долг. Я уступаю – он его действительно вернёт, даже если не сможет отыграться. На него есть кому надавить.
Марат и аппараты плохая замена пустоте. Но сейчас я рада и этому.
Мы спешим, время поджимает. В полночь проходная закрывается. Улицы малолюдны. Редки милицейские патрули. Мы оба без регистрации.
Проскакиваем мимо равнодушных взглядов охраны, через вертушку проходной – мы на фабрике. Вечер закончился.

[алиска]

грустно

[Ликка]

Высокие тенистые деревья, никогда не пропускающие солнца. Металлические ограждения, тропинки, покрытые редкой листвой. Это кладбище.
Чужая земля, чужие могилы, чужое кладбище.
Бессмысленные, никчёмные венки, от которых несёт ладаном. Рука машинально ковыряет землю – нет, мне это не одолеть..
Я не знаю, зачем я здесь. Не знаю, кого положили в эту могилу – я этого не видела. Просто человек, навстречу которому я ежедневно бежала, исчез. И где его искать – я тоже не знаю.
Летняя, по-праздничному нарядная пора – бабье лето. Летний праздник, праздник уходящего лета на кладбище.
Неделя за неделей я привыкаю к могилам, с которых на меня смотрят чужие лица. Смотрят на темноглазую чужачку, спешащую к свежей могиле. Могила покрыта чудесным ковром из опавших листьев – но мои руки разрушают красоту, безжалостно собирая всё это разноцветье в пакет.
Лиственный покров сменяется снежным. От холода сводит и руки, и ноги. Я не чувствую ног. Начинаю прыгать. Прыгаю в ногах у целого семейства. С фотографий на меня осуждающе смотрят два поколения. Я их знаю, они меня – нет. А на слуху знакомый насмешливый голос: «Руки как у лягушки холодные!»
Вот и самый последний день, мой последний приход. У меня есть возможность для долгого, основательного прощания – что не было позволено полгода тому назад. Сейчас всё проще. Человека уже нет, но и на меня никто не спускает собак, не стращает ментами.
С могилы уже нечего убирать и смахивать, фотография обёрнута в новый целлофан, прикрыта цветами. Прикрываю за собой калитку.
Шаг за шагом отдаляюсь. Всё уходит в темноту и навсегда остаётся за спиной. Вдали.

[Ликка]

Сон

Меня зовут Кристина. Мне пять лет, и у меня короткие косички с бантиками. Я хожу в детский сад и учусь читать.
Я живу с мамой и папой на острове. От острова проложена дамба. По дамбе мы ездим в город – к бабушке и дедушке. А под дамбой лежат плиты. На плиты ходят купаться и загорать. Во время шторма на плиты из моря выбрасывает тюленей. Я один раз уже видела тюленя. Он был мёртвый, и над ним летали мухи.
А во дворе у нас есть бассейн. Бассейн очень большой и глубокий. Бассейн накачан морской водой и накрыт решёткой. В бассейне плавают рыбки: крохотные мальки. Мальчишки ловят мальков на нитки и в банках уносят домой.
С одного конца прутья решётки оторваны, и там можно пускать кораблики. Кораблики мы делаем из пенопласта, когда кто-нибудь покупает телевизор и выбрасывает коробку, не донеся до свалки.
Мне редко удаётся взобраться на решётку. Из окна за мной следит мама и не разрешает подходить к бассейну. Иногда кто-нибудь из детей проваливается в бассейн и начинает тонуть. Тогда со скамеек вскакивают бабушки и бегут спасать ребёнка. Бабушки старые и жалуются на здоровье. Но когда тонут дети, они бегут очень быстро. У нас во дворе ещё никто не утонул.
Самая вредная из бабушек – Маруська. Она не разрешает мне и моим друзьям играть около подъезда. Маруську не любят ни взрослые, ни дети. Поэтому другим бабушкам нравится, когда мы начинаем петь: «Где же ты, Маруся, с кем же ты гуляешь? Одного целуешь, а меня кусаешь!» Маруська обижается, начинает ругаться и жаловаться нашим родителям.
Маруська живёт на первом этаже, и под окнами у неё палисадник. В палисаднике растут ежевика и виноград. Ежевичные заросли свисают с забора, и мы едим ежевику со двора. А виноград вьётся по стенке вверх, и его трудно достать. Когда Маруська уходит на пляж, бабушки подсаживают мальчишек на трубу, откуда можно собрать виноград.
Маруська возвращается с пляжа медленно. На носу у неё очки, в одной руке зонтик, поднятый над головой, в другой - сумка. Собрав виноград и увидев Маруську, мы убегаем.
Рядом с нашим домом детский сад. Там растут тутовые и финиковые деревья. Тут мы едим незрелым, кислым и очень грязным. А финики – коричневыми с белой пыльцой. Финики есть трудно: они застревают в горле и от этого начинаешь задыхаться.
В детском саду есть пожарная лестница. По ней можно подняться на второй этаж. Ступеньки у лестницы узкие, а расстояние между ними большое. Я боюсь подниматься по лестнице, но мне стыдно признаться, и я иду вместе со всеми. На втором этаже можно посмотреть через балконное стекло и увидеть кровати, детские стульчики и игрушки – точно такие как у нас. Мы с Аней ходим в другой садик. На лестницу мы поднимаемся с мальчишками или совсем маленькими детьми – двух-трёх лет.
Самое страшное в детском саду – это прыгать с крыши беседки. Прыгнуть нужно в середину песочницы. Прыгают с крыши только самые смелые и хулиганистые мальчишки.
Мальчишки гоняют по кварталу колёса разных размеров, и вручную, и на длинных спицах, и громко кричат: «Гей-гей-гей, гали-гали!»
Квартал у нас большой. Здесь есть магазин, помещение для свадеб, маленькие огороды, детская площадка для игр, ещё один бассейн – его не достроили и засыпали песком, там воняет и нельзя играть.
В начале свадьбы привозят невесту и бросают конфеты с монетками. Мы смотрим на невесту, собираем конфеты и деньги и уходим. Дальше неинтересно: взрослые начинают есть и танцевать. Свадебная музыка допоздна слышна во всём квартале.
У нас на острове плохая вода: её неприятно пить, и от неё темнеет ванна. Поэтому к нам во двор приезжает машина с водой. Вода называется шалларской. Она вкусная, её можно не кипятить и пить много. Когда привозят воду, взрослые выходят с вёдрами и чайниками.
А ещё у нас во дворе есть машина с молоком. Её водитель живёт в нашем доме. Из крана машины на асфальт капает молоко, его слизывают собаки и кошки.
Мне нравится наш двор и наш квартал. Я люблю своих друзей и остров, где мы живём. Я не хочу как другие дети жить в городе. Я никогда отсюда не уеду. Мои мама и папа это знают.

Я молча слушаю девочку. Я давно уже её не вспоминаю и не отождествляю с собой. Я не помню, что она чувствовала, и не понимаю её радостей. Я не понимаю её любви к острову – захолустному посёлку, который через десяток-другой лет придёт в полный упадок. Не понимаю её интереса к бассейну – пожарному чану с тёмной стоячей водой, которая летом становится рассадником комариных стай, из-за чего все дети и взрослые квартала ходят покусанными и расчёсанными. Меня удивляет её любовь к чужим ягодам – кислым и грязным. Я не помню её радости от поездок в город. Я не знаю что мне рассказать девочке в ответ. Может, о том, что остров станет опасным для жизни девочки, её родителей и многих других людей? Или о том, что в городе, где живут её бабушка с дедушкой, будет литься кровь? Или о городах, где предстоит жить девочке? О людях, которых девочка будет любить и ненавидеть? О человеке, который уже успел стать взрослым парнем – смешливым и обаятельным? О том, что человек всю жизнь будет искать и ждать её, маленькую девочку, ещё не начавшую ходить в школу, а встретив – умрёт? О ещё не рождённых детях, которые причинят ей много боли? Или о её ровесниках, которым предстоит погибнуть в Карабахе и Чечне?
Мне нечего сказать девочке – ей всего пять лет. Я смотрю на её косички – они такие смешные и маленькие, им предстоит вырасти и быть отрезанными. Любовь к острову сменится любовью к горам и горной природе, а на смену этой любви придёт боль по маленькой подмосковной деревушке. Девочка будет делать много ошибок и очень сильно ушибаться. Я ничем не могу ей помочь. И спокойно и равнодушно её отпускаю.

[Кризисный психолог]

Очень понравился рассказ Респект
Только мрачный. Или наоборот светлый.
Ликка, не отпускай девочку!

[Ликка]

Серёжа

Утром мать будила детей поцелуем в глаза. Детей было трое – девочки-близняшки и старший мальчик. Девочки были красивыми и светловолосыми. Их одинаково одевали и причёсывали. Все трое детей были весёлыми и разговорчивыми.
Родители уходили на работу и оставляли детей под присмотром бабушки.
Семья жила во флигеле на большом участке. Здесь же стоял дом и ещё пара пристроек. Дети одной большой семьи выросли и привели сюда свои молодые семьи.
По утрам бабушка доила корову и раздавала снохам молоко. Под присмотром бабушки оставалась целая орава внуков.
Внучки играли куклами, пошитыми бабушкой. У Серёжи с сёстрами были детские книжки и проигрыватель. Книжки им читала мать. А проигрыватель купил дядя. На проигрывателе можно было крутить пластинки – русские народные песни и сказки.
В полдень бабушка ставила самовар и усаживала внуков пить чай. К чаю внуки получали по паре печений или конфет. Сама же бабушка любила селёдку. Её она тоже подавала к чаю. Бабушка нарезала селёдку, посыпала кольцами лука и поливала уксусом. Серёжа воротил от селёдки нос: «Бабка, не буду я твою селёдку! Она противная, и уксус я тоже не люблю!»
Семья была очень большой, дружной, с большим количеством детей. В деревне их так и звали – барыбинским колхозом.
В школу Серёжа пошёл поздно, он был самым старшим в классе. Школа встретила Серёжу смехом. Дети смеялись над ногами Серёжи – они были больными. Серёжа помнил этот смех до конца жизни. Дети привыкли к его ногам , и подружились с мальчиком. У него появились друзья.
Серёжа рано научился замечать многое и не подавать виду. Он много говорил и часто смеялся. Мать и сёстры считали его балаболом. Серёжу любили и жалели в семье и среди родни. Мальчик рос скрытным и себе на уме – он многое скрывал от людей, начиная с самых близких. Редко плакал и жаловался.
Больше всего на свете Серёжа любил машины. Серёжин отец работал водителем. В обед он заезжал домой и забирал с собой сына. Серёжа ездил с отцом в Москву, они развозили по магазинам продукты. Отец учил сына водить. Домой возвращались поздно, уроки Серёжа доделывал уже сонным.
Когда началось строительство аэродрома, деревню решили снести, а людей переселить. Новая деревня выросла среди высоких сосен. Новый дом строили быстро, наспех и неправильно. Спустя годы дом стал оседать, воды подтачивали почву.
Жизнь в новом доме началась с беды: погиб отец. Его хоронили в дождливый день. А на соседней улице был праздник: свадьба родственников. К вдове с тремя детьми перешла жить свекровь.
Серёжа оставил школу. Он был любопытен, но учёба его не интересовала. В новом доме он допоздна жёг свет в своей комнатушке, читая библиотечные книги. Позже понял: если бы не начал читать, то точно спился бы.
Больные ноги не мешали быть подвижным и непоседливым, лёгким в общении.
Жизнь действовала отрезвляюще. Умение с детства водить машину не было достаточной компенсацией в глазах мед.комиссии. Водительство пришлось оставить.
Обаяние и покладистый характер тоже не давали возможности создать семью.
Пьянство было недолгим и утешения не принесло. Крепкая крестьянская голова быстро откинула вариант самоубийства.
Потянулась череда однообразных, похожих друг на друга лет. Чередующиеся ночные и дневные рабочие смены, кружка пива по дороге домой, оханье матери и сестёр, возня с племянниками... книги и мысли... недолгие связи и дешёвые девки... Стала взрослой маленькая девочка, с криком «папа!» бежавшая как угорелая навстречу; стала дружелюбной, холодной и равнодушной – как и её мать. Отцом больше никто не называл.
Шутилось всё так же легко, только всё больше сгибалась спина и быстрее уставали ноги. От жизни больше нечего было ждать. Человек подводил итоги и ждал конца: в его роду долго не жили.
Город захлестнуло волной приезжих. Пару тёмных глаз удивили ноги этого человека – так было со всеми. А потом глаза... Глаза полные тепла и света... Двое изо дня в день встречали друг друга, смотрели в глаза, не верили, удивлялись и побаивались друг друга...
Год прошёл быстро и счастливо. Но уже не было времени и не было сил. Не могли родиться дети и не было будущего. Всё было слишком поздно.
И Серёжи не стало.

На небе загорелась звёздочка - красивая, ясная, горячая. Звёздочка горела долго и терпеливо. Только её света и тепла не замечали. Звёздочка начала угасать и падать, когда её наконец подхватили руки - бережные и любящие. Звёздочка погасла, так и не успев отогреть озябших рук.

[Ликка]

Письмо

Прошёл ещё один день. Их уже много прошло – дней, прожитых без тебя. Дождливых и солнечных, снежных и знойных. Дней, проведённых в суете и суматохе, и дней, полных безделия, апатии и лени.
Я часто задавала этот вопрос: «Ведь настанет день, когда мы не сможем так часто видеться?» На что получала всегда один и тот же ответ: «Что поделаешь? Привыкнем!..» Привыкать мне пришлось одной.
Уже прошёл год. Год, проведённый в двух городах. В далёком и чужом для меня – в городе, где прошла твоя жизнь, и куда так неожиданно для нас обоих занесло меня, и здесь – в городе, где ты никогда не был.
Ты так никогда и не увидишь этого неба – огромного, бескрайнего, неба, от взгляда в которое глаза распахиваются ещё шире, неба, за которым я так тосковала всё это время. Не увидишь гор – тёмных и до неправдоподобия чётких, солнца – горячего и щедрого даже зимой.

Я помню осень, мою последнюю осень в твоём городе. Я ходила с подружкой в парк – на родник за водой. Мы проходили по дорожкам через парк, по мосту – там часто проезжали велосипедисты, а потом по витиеватым лесенкам спускались на площадку с родником. В вышине деревьев мелькали белки. На круглой площадке, обнесённой скамейками, всегда собиралось много народу. Люди приходили с баклажками, многие приводили с собой детей. Малыши разгуливали по площадке, подбегали к голубям, сами что-то на свой лад ворковали. Взрослые смотрели на детей, переговаривались между собой, следили за очередью. Подружка оставляла свои баклажки на меня и убегала по лестнице вверх – её друг был далеко, приехать не мог и звонил редко, разговоры шли длинные и на эмоциях.
В парке стояло здание санаторного типа, там непрерывно было включено радио – моё любимое Ретро FM. Музыка разносилась на весь парк.
Вокруг была осень - настоящая, рыжая, меланхоличная. Она завораживала и убаюкивала меня. Я не хотела уходить из парка, возвращаться из осени в реальность. Где-то совсем рядом был ты. Твоя жизнь, прошедшая без меня, наши встречи, мечты – нереальные сказки, которые мы рассказывали друг другу.

Я никогда не плачу и даже, кажется, не страдаю – иногда возникает сомнение: а любила ли я вообще тебя? Мне просто перестал быть интересным мир. Мир, в котором нет тебя.
Мне говорят, что я должна отпустить тебя и идти дальше. Я не знаю, как это сделать – ведь ты сам меня не отпускаешь ни на минуту. Ты хорошо знал о своей власти надо мной. А ещё я привыкла идти рядом с тобой или бежать тебе навстречу. Меня и сейчас ноги несут по улицам: горным, крутым улицам, спускам. Я иду очень быстро, стараясь не сорваться на бег – ведь там, в конце дороги, должен быть ты.
Ты знал, что я странная, непохожая на других, и что мне без тебя будет трудно.
Ты любил слушать меня, любил мои рассказы. А когда меня не было рядом, продолжал со мной разговаривать мысленно – рассказывать, делиться, спорить, ругать за взбаломошенность, упрямство, легковерие.
Мне рассказали красивую сказку – о том, что мы когда-нибудь встретимся вновь. Я уже давно не читаю сказок. А теперь перестала им верить: самой красивой сказкой для меня был ты.
Я не знаю, куда мне отправить набранное письмо: ты не пользовался компьютером и никогда не входил в Интернет. А письма я писала тебе на жёлтой кальке с зелёными разводами. Наспех, корявым почерком, во время смены.
Я живу. Каждый день живу без тебя. Я не знаю, как долго будет это продолжаться. Потому что не представляю, как это можно – жить без тебя, и ещё меньше представляю, что смогу к этому привыкнуть.

[Ликка]

Яркие краски, причудливая музыка, горная природа – знакомая и упоительная, лукавые глаза музыканта над свирелью, деревенский прохвост и сплетник, несчастная влюблённая ослица, крохотный мышонок в психушке, недостроенный туннель и граница, мчащаяся каталка, восторженный вопль глазастой девушки, оголтелое веселье пьяных призывников, свихнувшаяся певица, футбольное поле и дубинки полицейских, заезжий венгерский музыкант и пирог к Рамадану, охота на медведей и выстрел снайпера, два забавных бутуза, заливистый лай дворняги, мужская одежда – на ветвях деревьев и любимая, полный пыли деревенский домик, женская плоть и острая радость, порох и кровь, страх и нерождённые дети, Австралия и миротворцы...
Это мой любимый фильм – «Жизнь как чудо» Эмира Кустурицы.