Рассказы

[алиска]

Студентом физфака.

здорово!

[Ликка]

Студентом физфака.

здорово!

Да, неплохо. Спасибо.

[Ликка]

Место рождения: город Баку

Нам с Полиной по четыре года. Мы живём в одном дворе и ходим в одну детсадовскую группу. Полина хитрая и немного похожа на поросёнка.
- Ты русская?
- Нет.
- Значит, ты азербайджанка?
- Нет, я не азербайджанка!
- Значит, ты немка! Ты – немка!
- Нет! Я не немка!
- А кто ты?

- Мама, кто я?
- Армянка.

- Я армянка.

Темноглазая, темноволосая девочка – ассимилированная, русифицированная армянка, одна из многих в приморском южном городе.
Первым моим языком был русский, на родном языке я могла произнести и понять от силы десяток-другой слов. Я до сих пор говорю на нём со странным, бог знает откуда возникшим акцентом. У моих земляков нет такого акцента, по моему произношению никто не может определить моего происхождения. Быстро пишу и не очень бегло читаю, знаю много редких, малоупотребительных слов и делаю грубые ошибки в обиходных фразах.
В городе, где я родилась, было много детей от смешанных браков. У меня в роду не было ни одного неармянского предка, и я без конца их себе придумывала.
Грань между фантазиями и враньём стиралась, и меня часто обвиняли во лжи. Полинкино враньё было занимательней, и я ей завидовала.
Понятие «Армения» было чем-то далёким, неопределённым. Я понимала, что это слово как-то связано со мной, но меня никуда не тянуло, я была довольна окружающей жизнью.
Моими буднями был остров – двор и садик, школа и друзья. А в выходные и каникулы меня увозили в город – к родне, прогулкам, походам в гости и развлечениям.
Жизнь была накатанной и приятной. Иногда в центре города я закрывала глаза и спокойно продолжала идти – кто-то из старших вёл меня за руку, можно было ни о чём не беспокоиться.
Всё закончилось в один день. Меня не задевали разговоры о Карабахе и волнения взрослых. Я уже знала что такое тоска, муть, раздражённость, недовольство собой и людьми, но со страхом и болью я ещё не была знакома.
Субботний вечер оказался страшным, кричащая под окнами толпа была реальной, она жаждала крови – армянской крови.
Мама не решилась отдать меня азербайджанским соседям – у них самих было четверо детей. Мой отец приготовил топор, другого оружия у нас не было.
Следующим утром я с безразличием смотрела в окно. Это был тот же двор, где я провела четырнадцать лет своей жизни и знала каждый миллиметр – всё было облазано вдоль и поперёк, а кое-что опробовано носом, локтями и коленками. Только всё уже было другим, навсегда изменившимся.

Прошло много лет. Перегорела тоска, боль, поблекли краски. Воспоминания по многу раз прокручены, просмакованы и уложены в нижние скрипучие ящики – в глубины сознания. Осталась просто память – как старые, слегка пожелтевшие чёрно-белые фотографии. Память о приморском городе и острове, где я родилась и выросла.

[Евфимия]

Очень грустный рассказ, Ликка. Вспомнились слова одного армянского поэта:
Все - суета. Все - проходящий сон.
И свет звезды - свет гибели мгновенной
И человек ничто.
Пылинкой в мире он.
Но боль его громаднее Вселенной.
Аветик Исаакян

[Ликка]

Да.

А поэт был хорошим.

[Ликка]

Церковь

Церковь стояла над озером. От церкви вдоль озера тянулся парк. За статной, нарядной церковью спрятались старые, ветхие домишки. Весной домишки утопали в зелени. Старенькие, темнеющие окошки многое повидали. Когда-то здесь жили работники церкви со своими семьями. Священнослужителей выслали, семьи выселили и расселили.
У священника была большая семья – жена и десять детей. Их семье не полагалась продуктовая карточка. Богомольная купчиха тайком помогала семье продуктами. Детей обижали в школе и дома им жить тоже не позволялось. Родителям пришлось отдать старших детей родственникам. Дети скучали за родителями и тайком возвращались домой. На ночь их прятали на сеновале и в сундуках. НКВДэшники устраивали обыск и находили детей.
Бывшие прихожане швыряли оскорбления проходящему мимо священнику. На него писались доносы. О. Александр был арестован.
Алёнка играла на улице, когда в последний раз увидела своего отца – его проводили под конвоем. Она подбежала и обхватила его. Девочка почувствовала, как сильно он похудел и измучен.Алёна не понимала, за что – ведь он был самым лучшим, она его обожала.
В 1938 году священника расстреляли, а церковь закрыли.
В церкви был пивной склад, и десятилетия спустя оттуда вывезли горы мусора.
Церковь открыли вновь. Озеро за эти годы обмелело. От прежней рабочей слободы остались только фабрика, церковь да горстка старых домишек. Вокруг рос новый, современный город – город высоток и супермаркетов.
Мы с Гулькой ходили к церкви по утрам после ночной смены. Рядом с церковью была колонка, там набирали воду. Гульке было 18. Она приехала из Узбекистана и ей очень нравились высокие деревья, окружающие церковь.
Пару раз в церковь я ходила с Людой. Люда приехала из Чебоксар и любила религиозные праздники.
Приезжие армяне ходили в чужую церковь в дни своих религиозных дат.
В церкви было прохладно и непривычно. Церковь удивляла и отпугивала. Я там молилась и просила, ни на что не надеясь, у чужих, незнакомых икон.
Она мне очень запомнилась, эта церковь. Церковь города Раменское.

[алиска]

а если не секрет, что именно запомнилось?

[Ликка]

Сама церковь, мой внутренний настрой, с которым я там бывала - в разное время разный. И ещё очень сильно впечатляли старые дома возле церкви - тем, что там когда-то жили люди, которых уже нет. Со своей жизнью, своими историями, и ничего от этого не осталось.

[алиска]

а почему не осталось? ты ведь об этом помнишь! значит что-то осталось

[Ликка]

В коридоре

Я иду по коридору. Это длинный общежитский коридор второго этажа. Я здесь живу.
Света нет, в моих руках керосиновая лампа. Свет дают редко и ненадолго. Отопления не бывает никогда.
В обоих концах коридора застеклённые и зарешёченные двери. Летом двери открывают и по этажу гуляет ветер.
Коридор начинается кухней. Кухонные плиты давно не работают. В комнаты проведены дополнительные линии, и, когда дают свет, все готовят у себя. Линии проводили молокане – бородатые русские мужики, и поэтому плитки так и называют – «молоканками».
На кухне стоят стол, стулья и печка. Здесь играют в карты и греются. Чаще всего тут собираются мужики, а в их отсутствие дети и молодёжь. Печку топят дровами.
Я прохожу мимо дверей соседей. Здесь живёт со своими родителями крохотная Янка. Янка болтливая и забавная, она любимица этажа. Но у меня особого интереса не вызывает. За улыбкой её матери чувствуется холод, это мешает воспринимать ребёнка.
Мне больше нравится улыбчивая смуглая Зара. Она приезжает к бабушке и дедушке из Тюмени. Её настоящее имя Зарифа. Она наполовину азербайджанка, и родственники это не афишируют.
В этой комнате живут три пожилые женщины: Женя, её мать и их русская невестка Елена Андреевна. Елена Андреевна бывает тут нечасто, большую часть времени она проводит у дочери. Женина дочь далеко и о матери почти не вспоминает. У Жени плохая память, она никак не может запомнить соседей. Женина мать от старости усохшая и согнувшаяся.
Марина работает врачом «Скорой». Она на десять лет старше меня и воспринимает меня всерьёз.
Рядом с Мариной живут отец и дочь. В Баку они работали учителями.
Номер нашей комнаты 214. Это число я запомню на всю жизнь. Здесь пройдут семь лет моей жизни.
Рядом с нашей комнатой щит. Когда дают свет, все одновременно включают «молоканки», телевизоры, обогревательные приборы. Зачастую щит не выдерживает нагрузки и с грохотом вырубается, погружая этаж раньше времени в темноту.
Через стенку от нас живёт Жора. Он музыкант и играет на свадьбах. К нему приходят друзья, и они репетируют. Скоро Жора уедет в Москву, и в его комнате поселится со своей большой семьёй баба Зина – суровая, властная и очень отзывчивая женщина.
В следующей комнате живут Карина и Артур. Они портные и пришли в своё дело из другой профессии. Через пару лет Карина привезёт в общежитие свою племянницу Олесю. Пока Олеська совсем маленькая, учится говорить и живёт со своей мамой где-то под Ереваном. Мама ещё жива и не попала под поезд на Украине.
На этаже у меня есть тёзки – хрупкая и нервная Кристина, мать Мишки-школьника, и маленькая непослушная и страшно любопытная Кристинка. Кристину очень раздражает её муж, высокий, видный Эдик. Эдик с удовольствием лежит целыми днями на диване и читает, а по вечерам выходит в коридор и пересказывает прочитанное. Или, усевшись на корточки в окружении ещё неслуживших мальчишек, рассказывает им о своей жизни в воюющем Карабахе. Эдик был в Карабахе две недели, рассказы же длятся несколько месяцев.
Часто по вечерам в конце коридора у дверей стоят и разговаривают Артаг и Самвел. Оба чуть старше меня. Самвел высокий, худощавый и прыщеватый. Мы недолюбливаем друг друга и давно не разговариваем. Артаг невысок, симпатичен, франтоват и хитёр. По профессии он повар, но дома никогда не готовит. Обычно этим занимается его бабушка, баба Зоя. Баба Зоя много лет проработала в бакинской тюрьме, обладает смачным при необходимости языком и задаёт тон в общежитских разборках.
На нашем этаже много тепла и смеха. У нас помогают друг другу, ссорятся-мирятся, интригуют, коллективно смотрят "Санта-Барбару", дают прозвища и пародируют.
Кое-кто из моих соседей знал друг друга ещё в Баку. Я никого не знала, и мне странно при мысли, что все эти люди жили рядом со мной.
На этаже я не из самых разговорчивых, но это не мешает мне смотреть и слушать, ведь я попала в кино. Эту «плёнку» я буду прокручивать и годы спустя.
Стены коридора выкрашены в светло-зелёный цвет, этаж регулярно убирают. Когда я бываю на верхних этажах, меня поражает отталкивающая бесприютность коридора, стен, цементного пола, недействующей кухни. Я подозреваю, что наш этаж на посторонних оставляет такое же впечатление.
Зимы стоят снежные и морозные. Комнаты непрерывно отапливаются керосинками. Керосинки работают на керосине и солярке, от которой режет глаза. Стены и потолки комнат закопчённые, а на мебели оседает сажа.
Мне здесь хорошо. Здесь мой дом, мои родители, мои соседи - несколько десятков семей бакинских армян, живущих на трёх этажах студенческого общежития. Я не скучаю по дому – оставленной квартире, мне только не хватает людей, среди которых я выросла.
Многих из моих общежитских соседей впереди ждут новые дороги, общежития, съёмные квартиры, города и страны.... Россия, Америка, Израиль...
Пока мы все рядом – дома, в Ереване, в общежитии. Вокруг наша родина – Армения, непривычная и незнакомая, мёрзнущая, неосвещённая, стоящая в керосиновых очередях, воюющая и хоронящая молодых... Армения начала 90-х.

Дают свет, из комнат слышны радостные вопли. Я тушу лампу и захожу к себе.